Пока тезисно:

В 1990- м году на Тихорецком проспекте, в Ленинграде, располагался магазин "Академкнига", в котором я приобрёл сборник "О России и русской философской культуре", в котором представлены работы философов русского послеоктябрьского зарубежья Н. А. Бердяева, Б. П. Вышеславцева, В. В. Зеньковского, П. А. Сорокина, Г. П. Федотова, Г. В..

Шри Ауробиндо "Письма о Савитри" 1946 г.: "Другой вопрос — это место философии в поэзии, имеет ли она вообще там какое-то место. Некоторые романтики, похоже, полагают, что поэт вообще не имеет права думать — толь смотреть и чувствовать. Это обвинение выдвигалось против меня многими, что я думаю слишком много и что когда я пытаюсь писать стихи, приходит мысль и отодвигает поэзию в сторону. Я же, наоборот, держусь того, что философия имеет свое место и может даже занимать ведущее место наравне с психологическим опытом, как это сделано в Гите. Все зависит от того, как это сделано, что это, сухая или живая философия, сухое интеллектуальное заявление или переживание не только живой истины, содержащейся в мысли, но и чего-то от ее красоты, ее света или ее силы. Теория, которая отговаривает поэта от мышления или, по крайней мере, от мышления ради мышления, происходит от крайне романтического склада, она достигает своей кульминации, с одной стороны, в вопросе сюрреалиста: "Почему вы хотите, чтобы поэзия что-то означала?" и, с другой стороны, в восторге Хаусмана от чистой поэзии, которую он парадоксально описывает как своего рода сублимированный нонсенс, который апеллирует вовсе не к ментальному уму, а стучит в солнечное сплетение и будит, скорее, витальное и психическое, чем интеллектуальное чувство и ответ. Это, конечно, не реальность, а живость воображения и чувства, которая игнорирует свойственное разуму позитивное видение вещей и его логические следствия; центр или центры, в которые она стучит, это не разум-мозг, даже не поэтический ум, а тонкое физическое, нервный, витальный или психический центр. Поэма Блейка, которую он цитирует, определенно, не нонсенс, но она не имеет позитивного и точного смысла для интеллектуального или поверхностного ума, она выражает определенные вещи, которые истинны и реальны, не нонсенс, а более глубокий смысл, который мы с большой силой чувствуем в великом движении некоторых внутренних эмоций, но любая попытка точной интеллектуальной их формулировки выхолащивает их смысл и портит их обращение. Это — не метод Савитри. Ее выражение стремится к центральной силе, прямоте и духовной ясности и реальности. Когда она не понимается, это происходит потому, что истины, которые она выражает, незнакомы обычному разуму или принадлежат к нехоженому владению или владениям, или вступают в область оккультного опыта: это происходит не потому, что здесь предпринимается какая-то попытка проникнуть в темные или смутные глубины или убежать от мысли. Мышление здесь — не интеллектуальное, а интуитивное или больше чем интуитивное, всегда выражающее видение, духовный контакт или знание, которые пришли вхождением в саму вещь, идентичностью. Можно заметить, что наиболее великие романтические поэты не избегали мысли; они думали много, почти нескончаемо. Они имели свое характерное видение жизни, что-то, что может быть названо их философией, их видением мира, и они выражали его. Китс был самым романтичным из поэтов, однако он мог написать: "Философствовать я еще не осмелился"; он не написал: Я — слишком поэт, чтобы философствовать". Философствование он воспринимал, очевидно, как подъем на адмиральской флагман и развертывание почти королевского флага. Философия Савитри иная, но она постоянно присутствует там; она выражает или пробует выразить тотальное и многостороннее видение и переживание всех планов бытия и их взаимодействие. Какой бы язык, какие бы выражения не требовались для передачи этой истины видения и переживания, я использовал их без колебаний, и допускал любое ментальное правило, поэтическое или не поэтическое. "