Соната для флейты с оркестром
Сухая деревяшка заставляла прохожих недоумённо оглядываться. Не замедляя шага, люди сердито и раздражённо мерили взглядами сутулую фигурку неизвестно откуда пришедшего нищего. Он сидел, подвернув под себя ноги, на булыжниках мостовой, и пальцы его то замирали на дырочках флейты, то летали по ней с грацией первозданных мотыльков. Потрёпанное пальто и старенький берет мёрзли вместе с нищим в холода и мокли вместе с ним во время осенних ливней. Я часто ходил мимо него, идя из дома по своим неотложным делам, как и все деловые суетливые люди вокруг. А он сидел, закрыв глаза и не глядя на стоявшую перед ним маленькую коробочку, остававшуюся почти всегда пустой, разве что дождь ронял в неё свои жемчужные капли да ветер заносил золотой лист. Когда это случалось, нищий смеялся, словно радовался несметному богатству, но серьёзные лица прохожих старались убить его радость.
Его музыка была фальшива и негармонична. Словно нищий пытался научиться игре на флейте, но у него ничего не выходило. И раздосадованные горожане никогда не бросали деньги в коробочку, чтобы бездарный музыкант поскорее ушёл отсюда, когда поймёт, что ему не прокормиться своей безобразной игрой. Но нищий всё сидел на одном месте, и постоянно играл, и его мелодия никогда не повторялась, то выводя длинные трели, то надолго прерываясь. И те, кому постоянно нужно было ходить по этой улице по своим неотложным делам, старались за несколько кварталов от нищего сворачивать на другие улицы. Но я всё время ходил мимо.
И вот однажды, когда у меня не было неотложных дел, и я сбивал деловитую толпу людей, у которых такие дела имелись, с ритма, внося в их стройную монотонность дисгармонию, я медленно брёл по булыжникам мостовой, толкаемый сердитыми плечами. Я шёл и слышал стук дождевых капель по карнизам, тихие смешки журчащих ручейков в водосточных трубах, и пение птиц под крышами домов и в редеющих кронах деревьев, издалека перешёптывающихся, сетуя на баловливость крупных капель осеннего дождя. Далёкий гром изредка урчал и бранился на неуместное веселье готовящейся ко сну природы, и ветер свистом резких порывов дразнил его, взметая навстречу быстрым каплям пустившиеся в танец вёрткие шуршащие листья. Звуки были везде вокруг меня, я шёл, слыша вносимый в этот концерт стук своих ботинок по камням мостовой.
И тут я заметил, что стою около нищего, и только сейчас я понял, что он играл. Трели и плач его флейты вплетались в звуки природы, и эта чудесная симфония ворвалась мне в грудь с такой силой, что я побоялся, что сердце моё разорвётся от счастья. Но человек не знает, каким большим может быть его сердце и как много счастья может оно вместить. Я посмотрел вокруг, ожидая, что люди замерли в едином со мною порыве восторга, но серьёзные лица, всё так же пытавшиеся убить радость и затоптать её размеренным стуком подошв о камень, косились теперь и на меня так же, как и на нищего музыканта. Но гибкий грациозный мотив флейты обнимал их тяжёлый топот, вмещая в себя, он уступал место каждому звуку, не мешая ему проявляться, и лишь добавляя свои ноты для создания гармоничной симфонии. И тут я понял – никто из шагающих не слышал звуков, никто не обращал внимания на песню природы, звучавшую вокруг них, все слышали только нестройные сами по себе, дисгармоничные без других звуков, трели флейты, и поэтому симфония оставалась сокрытой от них. И я заплакал, так мне стало обидно за остальных, как будто кто-то зажал им уши, что они не могут слышать самого естественного и открытого.
Достав все деньги, которые у меня были, я положил их в коробочку нищего. И, взглянув ему в глаза, я увидел, что он смеётся, опустив флейту на колени.
- Ты видишь эту пустую коробочку? Её содержимое – это чувство прекрасного тех людей, которые слышат меня. Теперь, когда кроме ветра и дождя рука хотя бы одного человека отозвалась на зов своего сердца, своей природы, я могу идти дальше, - сказал музыкант.
- Кто ты? – спросил я у него, потому что он говорил не как человек.
- Я – Марсий. Я – тот, кого боги осудили после моего состязания с Аполлоном. Когда играл на своей кифаре Аполлон – листья замерли, замолчали певчие птицы, остановили свой звонкий бег лани и газели. И боги говорили – смотрите, как все восхищаются игрой Аполлона. Но это была игра бога, видящего и слышащего только себя, это была песнь эгоизма. Когда я заиграл на флейте – природа с радостью продолжила свой бег, да без неё я бы и не смог играть. Но боги слышали только то, что слышали ходившие мимо меня по холодным камням холодные люди, они слышали лишь отдельные звуки флейты, не слыша всего пения природы. И даже для их, богов, неистовых возгласов и топания ногами находилось место в гармоничной симфонии, ибо она – совершенна. Но они не захотели больше слушать меня и, отдав победу Аполлону, изгнали меня с позором. Но я смеюсь над позором, который они мне старались внушить, и со смехом принимаю это благодеяние. Ибо я вижу, что должен был явиться в мир и дополнить музыку мира, призывая людей туда, откуда они когда-то ушли.
Нищий музыкант поднялся и, весело блеснув глазами, вприпрыжку пошлёпал по лужам, внося в монотонные тяжёлые шаги толпы свежий звон. И взгляды людей были слишком сосредоточены на неотложных делах, чтобы увидеть цокающие по пыльным лужам копытца сатира, которые не смогли догнать олимпийские ступни мести Аполлона.